УНИВЕРСАЛЬНЫЕ ЦЕННОСТИ

Здесь мы вполне можем задаться вопросом о том, стоит ли, исходя из дан-

ного контекста, продолжать пользоваться юридическим термином ≪пра-

во≫? Да и как можно называть правом (и тем более имперским правом) ряд

техник, которые, будучи основанными на постоянном чрезвычайном поло-

жении и полицейской власти, сводят закон и право исключительно к воп-

росу эффективности? Чтобы приняться за рассмотрение этих вопросов,

сначала следовало бы более пристально взглянуть на процесс конституи-

рования Империи, свидетелями которого мы сегодня являемся. С самого

начала надо отметить, что его реальность доказывается не только порож-

даемыми им изменениями международного права, но и теми перемена-

ми, которые он вызывает в применении административного права в рам-

ках отдельных обществ и национальных государств, то есть на самом де-

ле, в административном праве космополитического общества27. Благодаря

нынешним изменениям, происходящим в наднациональном законодатель-

стве, процесс формирования и утверждения Империи прямо или косвенно

воздействует на внутреннее законодательство национальных государств,

перестраивая его, и, таким образом, наднациональное право в конечном

счете в очень значительной мере определяет право внутреннее.

Возможно, наиболее явным признаком этого преобразования явля-

ется развитие так называемого права на вмешательство2*. Обычно оно

рассматривается как право или обязанность господствующих субъектов

мирового порядка вторгаться на территории прочих субъектов с целью

предупредить возникновение гуманитарных проблем или добиться их ре-

шения, обеспечить выполнение соглашений и установление мира. Право

на вмешательство играло заметную роль среди того множества инстру-

ментов, которые были предоставлены ООН в соответствии с ее Уставом,

для поддержания международного порядка, однако современное преобра-

зование переводит это право в новое качество. Теперь ни отдельные суве-

ренные государства, ни наднациональная власть (ООН) больше не вмеши-

ваются, как при прежнем международном порядке, только для того, что-

бы гарантировать или в принудительном порядке обеспечить выполнение

добровольно достигнутых международных соглашений. Теперь наднацио-

нальные субъекты, легитимность которых основана не на праве, а на кон-

сенсусе, вмешиваются во имя высших моральных принципов под пред-

логом возникновения чрезвычайных обстоятельств. То, что стоит за этим

вмешательством, является не просто постоянным чрезвычайным положе-

нием, но постоянным чрезвычайным положением, оправдываемым обра-

щением к неотъемлемым ценностям справедливости. Иными словами, по-

лицейское право легитимируется универсальными ценностями29.

Должны ли мы предположить, что, поскольку это новое право на вме-

шательство осуществляется главным образом для решения насущных гу-

манитарных проблем, его легитимность основывается на универсальных

ценностях? Нужно ли воспринимать это движение как процесс, который,

основываясь на элементах неустойчивости исторического порядка, приво-

дит в действие машину регулирования, движимую универсальными сила-

ми справедливости и мира. Не оказываемся ли мы таким образом в ситуа-

ции, очень близкой к традиционному определению Империи, столь широ-

ко принятому воображением древнего римско-христианского мира?

Было бы преждевременным давать утвердительный ответ на данные

вопросы на ранней стадии нашего исследования. Определение формиру-

ющейся имперской власти как науки управления порядком, основанной

на практике справедливой войны в целях разрешения непрестанно возни-

кающих чрезвычайных ситуаций, вероятно, является верным, но пока еще

совершенно недостаточным. Как мы видели, на феноменологическом уров-

не тенденции нового глобального порядка проявляются в ситуации край-

ней неустойчивости, которая также может быть вполне точно охарактери-

зована в терминах кризиса и войны. Как же мы можем примирить легити-

мацию этого порядка посредством превентивных и полицейских мер с тем

фактом, что кризис и война уже сами по себе обнаруживают весьма сом-

нительное происхождение и легитимность этого понятия о справедливос-

ти? Как мы уже отмечали, эти и другие им подобные техники означают, что

то, свидетелями чего мы являемся, есть процесс материального воплоще-

ния нового планетарного порядка, консолидации его административной

машины и производства новых иерархий власти, управляющих глобаль-

ным пространством. Кто определяет, что является справедливостью и по-

рядком для этой тотальности в процессе ее утверждения? Кто сможет дать

определение понятию мира? Кто в состоянии сделать так, чтобы история

закончилась для всех, и сказать, что это справедливо? Все эти вопросы ос-

тавляют проблематику Империи полностью открытой.

Таким образом, здесь проблема нового правового аппарата предстает

перед нами в своем самом непосредственном облике: глобальный порядок,

справедливость и право все еще остаются виртуальными, но тем не ме-

нее затрагивают нас вполне реально. Мы все больше вынуждены ощущать

себя участниками этого процесса и чувствуем, что призваны нести ответ-

ственность за его результаты. Наше гражданство, так же как и наша мо-

ральная ответственность, перешли в эти новые измерения —мера нашей

силы и нашего бессилия находится здесь. Мы могли бы сказать в кантиан-

ской манере, что наша внутренняя моральная позиция, когда она сталки-

вается с социальным порядком и проверяется им, стремится к тому, чтобы

ее определяли этические, политические и правовые категории Империи.

Иначе можно сказать, что моральная позиция каждого человека и граж-

данина теперь соизмерима только с рамками Империи. Эти новые рамки

против нашей воли ставят нас лицом к лицу с рядом взрывоопасных пара-

доксов, поскольку в формирующемся новом институционально-правовом

мире наши идеи и практики справедливости, наши средства надежды ока-

зываются под вопросом. Средства и способы частного и личного воспри-

ятия ценностей разрушаются: с появлением Империи мы сталкиваемся

уже не с локальными посредниками всеобщего, но с конкретной всеобщ-

ностью как таковой. Эта одомашненность ценностей, те защитные покро-

вы, за которыми ценности являли свою моральную сущность, те преграды,

которые защищали их от посягательств внешнего, —все это исчезает. Все

мы вплотную подходим к вопросам, касающимся основы основ, и оказы-

ваемся перед лицом радикальных альтернатив. В Империи этика, справед-

ливость и мораль внезапно оказались в новом измерении.

В ходе нашего исследования мы столкнулись с классической проблемой

политической философии: закатом и падением Империи30. Может пока-

заться парадоксальным, что мы обращаемся к этой обязательной теме в са-

мом начале, когда рассматриваем только контуру здания Империи; одна-

ко становление Империи по сути происходит на" основе тех же условий,

которые характеризуют ее упадок и разложение. Сегодня Империя возни-

кает как центр, поддерживающий глобализацию сетей производства, она

далеко забрасывает свой широкий невод, стремясь подчинить себе все

властные отношения внутри имперского мирового порядка, разверты-

вая в тоже самое время мощные полицейские силы, направленные про-

тив новых варваров и восставших рабов, угрожающих ее порядку. Власть

Империи кажется подчиненной неустойчивой динамике власти на мес-

тах и часто меняющимся, половинчатым юридическим решениям, посред-

ством которых Империя пытается именем ≪чрезвычайных≫ администра-

тивных мер вернуться к нормальному состоянию, никогда не достигая при

этом окончательного успеха. Однако именно эти черты были свойствен-

ны Древнему Риму в период упадка, что так раздражало его поклонников

эпохи Просвещения. Не стоит ожидать, что нам удастся досконально ра-

зобраться в сложности процессов, создающих новые имперские правовые

отношения. Напротив, эти процессы являются противоречивыми и тако-

выми останутся. Вопрос о справедливости и мире в действительности ре-

шен не будет: мощь нового имперского устройства никогда не найдет свое-

го воплощения в консенсусе, который будет принят массами. В юридиче-

ском аспекте процесс формирования Империи совершенно неопределен,

даже если при этом он весьма конкретен. Империя рождается и сущест-

вует как кризис. Должны ли мы, вслед за Гиббоном и Монтескье, понимать

это в терминах упадка Империи? Или более правильным будет классиче-

ское понимание Империи в терминах разложения?

Во-первых, мы должны понимать здесь разложение не только преиму-

щественно в моральном, но также в правовом и политическом смысле, пос-

кольку, согласно Монтескье и Гиббону, если в республике не утвердилась

прочно смешанная форма правления, она неизбежно вступает в цикл раз-

ложения, и сообщество распадается31. Во-вторых, следует понимать раз-

ложение и в метафизическом плане: там, где сущность и существование,

действенность и ценность не находят своего удовлетворения —там имеет

место не порождение и развитие, а разложение и упадок32. Это некоторые

из важнейших основ Империи, которые мы еще подробно рассмотрим.

Позволим себе в завершение одну аналогию, возвращающую нас ко вре-

менам зарождения христианства в Европе и его распространения в эпо-

ху заката Римской империи. В ходе этого процесса был создан и собран

огромный потенциал субъективности как пророчество о грядущем ми-

ре, хилиастический проект. Эта новая субъективность выступила как аб-

солютная противоположность духу имперского права —как новый онто-

логический базис. С точки зрения имперского права Империя представля-

лась ≪полнотой времен≫ и единством всего, что считалось цивилизацией,

однако тотальности Империи был брошен вызов с абсолютно иных этико-

онтологических оснований. Точно так же и сегодня, принимая, что грани-

цы и нерешаемые проблемы нового имперского права уже определены, те-

ория и практика могут выйти за их пределы, вновь найдя онтологическую

основу непримиримого противостояния —внутри Империи, но против

нее и за ее пределами, на заданном ею же уровне всеобщности.